Истерия: все фашисты или как?

На Украине и в России, среди противников радикального исламизма и в антифашистских кругах – слово «фашизм» очень популярно в мире, особенно с тех пор, как его взяли на вооружение русские. А сам термин, между прочим, означает вот что…

Сепаратисты из восточных областей Украины, пользующиеся поддержкой со стороны России, утверждают, что к власти в стране пришли фашисты. В свою очередь, для многих жителей Восточной Европы сам режим Путина является некой новой разновидностью фашизма. По отношению к радикальным исламистмам, например, к «братьям-мусульманам», многие наблюдатели используют термин «исламский фашизм», и наоборот: кое-кто обвиняет в фашизме западноевропейские группировки,  враждебно настроенные по отношению к исламу. А для так называемых антифашистов в Германии фашистским является все и вся, что так или иначе противоречит их убеждениям. 

Тем самым, однако, сам термин теряет свой изначальный смысл и становится лишь лозунгом, под которым ведется борьба с политическими противниками. К тому же некоторые историки отвергают термин «фашизм» по отношению к немецкому национал-социализму. Они считают, что безответственно ставить тоталитарный режим Гитлера на одну доску с фашистскими правительствами Франко в Испании, Салазара в Португалии или Муссолини в Италии. 

Таким образом, пожалуй, имеет смысл разобраться, что же представляют собой фашизм и фашистское мышление. Американский историк Роберт О. Пэкстон (Robert O. Paxton) несколько лет назад предпринял подобную попытку. По его мнению, для фашизма характерны определенные «мобилизующие страсти».

К таковым относятся «всепоглощающее ощущение кризиса», обосновывающее складывающееся чрезвычайное положение; вера в превосходство собственной группы над другими, а также над отдельно взятыми индивидуумами; вера в то, что эта группа является жертвой других и вынуждена защищаться любыми возможными средствами; страх перед уничтожением группы индивидуалистским либерализмом, классовой борьбой и иностранным влиянием; стремление к «более чистому» обществу и избавлению от «нечистых»; потребность в мужском авторитете; превосходство инстинктов над разумом; эстетика насилия; приоритет интересов группы над правом и законом.

С целью обоснования этих страстей в различных культурных средах могут быть привлечены различные идеологии. С точки зрения немецких национал-социалистов, кризис заключался в предположительном «еврейском заговоре» против арийской расы. «Братья-мусульмане» утверждают, что ислам является жертвой всемирного заговора, в рамках которого «евреи и крестоносцы» хотят подчинить себе весь мир. 

В постсоветской России Владимир Жириновский когда-то требовал возродить панславизм, который мог бы противостоять декадентскому, пораженному «еврейством» Западу, который якобы стремился подавить Россию. Среди прочего, он выступал за возвращение отдельных регионов, которые Россия потеряла в ходе войн с западными странами. Одно время его партия бела самой сильной в российском парламенте, хотя сам Жириновский и потерял убедительность, когда выяснилось, что его отец был евреем. Теперь же можно утверждать, что Владимир Путин взял на вооружение многие пункты тогдашней программы Жириновского. 

Если нужно выявить различия между Гитлером и Муссолини и уж тем более между немецкими национал-социалистами, египетскими «братьями-мусульманами» и российскими и украинскими приверженцами Путина, то, наверное, очевидно, что речь при этом идет о разных вариантах фашизма, «мобилизующие страсти» которых, однако, имеют некоторые сходства. 

Важно также понимать, что эти страсти вполне могут проявиться и среди граждан – и политиков – в западных демократических странах. К примеру, это касается «всепоглощающего ощущения кризиса», которое провоцируется многими СМИ, а также как левыми, так и правыми политическими силами. 

Неважно, идет ли речь о якобы неизбежных экологических катастрофах или о «саморазрушении» Германии вследствие высокой рождаемости среди иммигрантов и граждан, живущих на социальные пособия: насаждение истерии является предпосылкой для фашистского мышления. Или, точнее, для фашистского бездумья. 

Стремление к единству, к некоему большому «мы» является вечным искушением, особенно в кризисные времена. Когда в 1939 году демократия оказалась под угрозой со стороны коммунизма и фашизма, молодой Джон Кеннеди потребовал, чтобы западные общества подчинились «добровольному тоталитаризму» во имя собственного выживания. Конечно, Кеннеди не был фашистом, но его часто цитируемый призыв из вступительной речи в качестве президента США в 1961 году: «Не спрашивай, что может сделать для тебя твоя страна, а спроси лучше, что ты можешь сделать для своей страны», – является таким же недемократическим, как и предвыборный лозунг СДПГ 2013 года: «Мы – вот кто решает!»

Таким образом, если между фашизмом как образом мышления и ощущения, с одной стороны, и демократией, с другой, не пролегает стена, то политическое движение можно назвать фашистским только тогда, когда у него есть не только множество поклонников или избирателей, но и некая организованная массовая база, готовая во имя достижения собственных целей переступить через демократические или законные границы. 

В этом смысле такие организации как «Братья-мусульмане», «Хезболла» или «Стражи Исламской революции» в Иране гораздо больше походят на своих исторических предшественников, чем партии одного человека, как, например, Партия Свободы Герта Вилдерса (Geert Wilders) в Нидерландах, которая является, конечно, неприятной, но которую никак нельзя назвать фашистской. 

Путин же, который начинал свою карьеру скромным и неприметным аппаратчиком, постепенно создает идеологическую массовую базу, которая поддерживает его цели по «внутреннему очищению от внешней экспансии» (так Пэкстон описал программу действий фашистов у власти) – у себя дома и за границами страны. И «почва» для этих идей, похоже, вполне благодатна…